Всякий раз, переходя российскую границу, я делаю досмотр своего собственного автомобиля, находя то там, то здесь завалившийся магазин, гранату или одинокий патрон, спрятавшийся под сиденьем. Статья, между прочим. Уголовная. Никому тут не докажешь потом, что я профессиональный сепаратист, и мой переезд на Донбасс спокойно комментировали такие люди, как пресс-секретарь российского президента и глава МИД.
Этим летом я решил демобилизоваться; два года – это больше, чем «срочка» в наши дни; дел в большой России накопилось много, и ещё организм мягко намекнул мне, что не мешало бы снять с него часть нагрузок.
Ладно-ладно, успокойся, скоро отдохнёшь, - отмахнулся я.
Я демобилизовался, пару дней попраздновав в Донецке это событие, а с утра, проспав пять часов, сел за руль, и к вечеру, проехав под полторы тысячи км в один заход, уже был в Москве. Я сто раз так делал.
На своём подмосковном Хуторе, где строю резиденцию для встреч с друзьями и коллегами.
Со мной приехали два моих ополченца, бойца, помогающих мне не только в делах военных, но и мирных.
Мы выпили чаю, - на этот раз действительно чаю, - и легли спать.
У меня было, как всегда, прекрасное настроение, и отличное самочувствие. У меня никогда ничего не болит, я даже не простужался уже лет двадцать, я никогда ничего не лечил, у меня не бывает ни головокружений, ни похмелья, ни коликов, ни спазмов, ни чего либо другого, у меня даже все зубы с детства свои, хотя их столько раз могли выбить, да и какие кости я только ими не грыз – но свои зубы, свои, - и все органы до сих пор работали безотказно, поэтому я до сих пор толком не знаю, где у меня и что внутри располагается.
Я проспал полчаса, проснулся в полночь, и не понял, что происходит. Ну, то есть, у меня болело всё и сразу. Всё тело целиком. Ещё через полчаса я твёрдо осознал, что умираю и решил по возможности проследить этот процесс; такого со мной ещё не было, а это любопытно.
Я пытался лежать, стоять, прыгать, я прочёл сотню раз подряд «Отче наш», я выпил пару «бейсболок» (обезболивающие таблетки, которые есть у большинства бойцов армии ДНР на случай ранения) – мне ничего не помогало.
Я ходил и ползал по своей комнате с полуночи до шести утра, не спав ни минуты.
Кажется, я периодически рычал.
В шесть утра я позвонил своей помощнице и попросил заказать мне приём в клинике и вызвать такси. Бойцов я будить не стал. Таким они меня не видели, и у меня не было никакого желания, чтоб они вообще могли предположить во мне хоть одну человеческую слабость.
В машине я продолжал умирать, и водитель смотрел на меня в зеркало заднего вида с видимым опасением, что меня не довезёт.
В клинике я дошёл до своего терапевта на полностью севших батарейках и только природная воспитанность по инерции мешала мне заорать в голос, чтоб мне вкололи все обезболивающие сразу.
Клиника оказалось отличной, за час они меня стремительно изучили, и сообщили, что на фоне хронического стресса, хронического недосыпа, хронического не пойми чем и как питания, хронического курения и распития чего угодно, у меня немного отказывают большинство органов, каждый по своему. У меня давление, лейкоциты и ещё чёрт знает что, информации были слишком много, и я её запомнил только обрывочно. Но они мне всё записали, чтоб мне было что почитать вечерами.
Они обкололи меня ношпой, которая так и не снимала болевой синдром ещё часа три-четыре, как будто мне вкололи детской водички.
Когда боль всё-таки начала отходить, я вспомнил рассказы своего деда, пулемётчика Второй Мировой. Он рассказывал, как его однополчане и он сам четыре года спали в окопах, ползали в снегах и в грязях, жрали кое-как, спали когда придётся – и не болели. Но едва кончилась война, минимум четверть личного состава вдруг разом, как минимум, простудилась, а вообще у ни чем и ни кем не побеждённых мужиков полезли все болячки подряд – более того, солдаты и офицеры пережившее то, что нам и не снилось, - вдруг начали повально умирать от каких-то нелепых инфекций.
Я отказался от госпитализации, вернулся в свой Хутор, лёг по три одеяла, потому что меня бил дичайший озноб. Зашли мои бойцы, взяли список лекарств и уехали за ними.
Вернулись через полчаса, привезли лекарства и воды.
Потом ещё раз молча уехали, и вернулись ещё с одним одеялом, с электрокамином, который молча подключили и пододвинули к кровати, с нарезанными овощами, какими-то паровыми котлетами, чаем и шоколадом. Всё разложили на столике и, тихо выходя, сказали: «Покушай, Николаич, как сможешь. Стучи, мы за стенкой».
Не хватало ещё расплакаться, подумал я.
Заснул и проспал всю ночь.
Всё у меня будет хорошо. Организм, прости меня. Ты отлично себя вёл все эти четыре года. Я вообще не знал, как тебя зовут. Спасибо, что напомнил. Будем знакомы.
