Аккуратная «бомбочка»
Владлен Павленков, Михаил Капранов, Сергей Пономарёв, Владимир Жильцов, Виталий Помазов... Двое из них были моими друзьями, а о друзьях писать всегда очень трудно. Ещё и потому, что их уже нет с нами. Не спросишь, правильно ли расставлены акценты, не обратишься за советом и помощью.
Их принято называть диссидентами четвёртой волны. Первых выслали за границу ещё в двадцатые годы, многих расстреляли. Потом были смутьяны 30-хх и 40-х годов, из которых мало кто уцелел.
Волна 50-х - 70-х годов была самой, пожалуй, представительной. В Горьковской области в 1956 году «загремел под фанфары» Борис Хабибулин. Его осудили за антисоветскую пропаганду и агитацию. Она выражалась в том, что у себя дома он хранил какой-то сомнительный фолиант, давно изъятый из библиотек.
В 1957 году, судьбу Хабибуллина разделили учащиеся вечерней школы Борис Споров и Юрий Тола-Талюк, а также заступившаяся за них учительница Людмила Пожарицкая, написавшая письмо Никите Хрущёву. Они обвинялись в том, что выпустили «иделогически рыхлую» стенгазету. Пожарицкая вскоре умерла от белокровия, а в 1963 году в Горьком прошёл судебный процесс над членами так называемого «Союза русской молодежи». Приговор его руководителю Александру Ковбасюку был довольно мягкий по тем временам: два с половиной года лишения свободы. Остальных отпустили с миром. Правда, установили за каждым негласный надзор.
А вот дальше со смутьянами уже не церемонились.6 февраля 1968 года подотдел писем общего отдела ЦК КПСС зарегистрировал письмо, отправленное из Горького. Это была очень «аккуратная» бомбочка. «За последнее время, - говорилось в нем, - усилилась новая волна зажима, гнусных репрессий и даже закрытых судов, проводимых органами КГБ против любого проявления свободомыслия, расходящегося хотя бы частностях с официальной идеологией. Люди, подвергающиеся гонениям, хотят одного - правдивого освещения жизни нашей страны и ее истории. Единственное их желание - честное служение Родине и нетерпимость к бюрократии, хамству и лжи. Единственная их «вина» - активное выступление за правду и жажду справедливости».
Письмо это являлось откликом на судебный процесс по делу Юрия Галанскова, Александра Гинзбурга и других диссидентов. Оно было и смелым, и достаточно дерзким. Так, КГБ сравнивался с охранками «фашистских государств Испании, Португалии и Греции», кроме того, авторы требовали «государственного контроля над КГБ и прекращения беззаконий с его стороны». Вместо подписи в конце письма значилось: «От 23 интеллигентов-нижегородцев». Потом выяснится, что автором этого письма, посланного в ЦК КПСС, был Сергей Пономарёв, работавший тогда учителем в селе Борисово-Покровское Дальнеконстантиновского района.
Послание было направлено заместителю председателя Горьковского КГБ Захарову. От него потребовали во что бы то ни стало найти смутьянов.
«Нация шептунов и стукачей»
4 апреля того же, 1968 года, на улицах Горького были расклеены листовки. Люди отходили от них ошарашенные. Уже только одни слова Руссо, взятые эпиграфом: «Тирания, имеющая видимость народной власти, - худшая из тираний», свидетельствовали о том, что читать сие опасно. О таком не говорили даже шепотом, чтобы, не дай Бог, сосед не услышал. «Еще не ушли в прошлое советские тюрьмы и концлагеря для политических заключенных, - писали авторы листовки, - еще существует нация подонков, шептунов и стукачей, но конец «сообществу молчанием» уже наступил». И дальше излагались требования: свободы политических союзов и организаций, амнистии политзаключенным, отмены цензуры и опубликования архивных документов тридцатых-пятидесятых годов.
Листовка эта, написанная черной тушью, наделала много шума. Таинственную группу «Обновление» искали денно и нощно. Подвело «подпольщиков» наблюдение, установленное за Михаилом Капрановым, проходившим по делу Ковбасюка. Капранов, вначале исключённый из Горьковского университета, а затем после отставки Хрущёва, продолжавший обучение, вывел сыщиков на выпускника этого же вуза Сергея Пономарева, который работал в многотиражке завода «Двигатель революции».
27 мая 1969 года сотрудники КГБ сличили текст его дипломной работы с листовкой и адресом на конверте «Письма 23-х» и убедились, что почерк один и тот же. И начались аресты. Во время следствия Павленкова хотели объявить сумасшедшим, но его супруга пообещала совершить акт публичного самосожжения, и от этой идеи отказались.
45 лет назад
Судебный процесс над Капрановым, Павленковым, Пономарёвым и Жильцовым проходил весной 1970 года. Надежды на амнистию в честь 100-летия со дня рождения Ленина не оправдались. Прокурор Геннадий Колесников, прошедший Великую Отечественную войну, где был тяжело ранен, и судья Харитонов сразу отвергали все ходатайства обвиняемых и их адвокатов, не давали им высказаться по существу дела, лишали слова.
Михаил Капранов попал на скамью подсудимых после уже второго по счету отчисления из университета, Владимир Жильцов ещё учился. Он лежал в больнице со сломанной ногой, но его водворили в следственный изолятор. Владлен Павленков, который был гораздо старше своих подельников, преподавал историю в техникуме, но его уволили оттуда за «профнепригодность». Он и Капранов отказались от услуг адвокатов.
Процесс был закрытым. В зал суда были допущены только матери Пономарёва и Капранова, отец Павленкова и сестра Жильцова. Даже жёнам подсудимых присутствовать не разрешили. Впрочем, Елена Пономарева и Светлана Павленкова проходили как свидетели. Из комсомола исключили Валерия Буйдина, Виталия Помазова, Сергея Борисоглебского, Евгения Купчикова, Надежду Андрееву, которая спустя десять лет стала супругой Владимира Жильцова. Они были отчислены из университета. Двух преподавателей – Виктора Бабаева и Владимира Фёдорова - уволили без права преподавания, ещё двум – Владимиру Пугачёву и Владимиру Боруховскому – пришлось уехать из Горького в Саратов. Практически всех парней, которые получили «волчий билет», сразу же призвали в армию.
Обвиняемые не скрывали своих убеждений, признавались в распространении самиздата, но выражали свой протест против возрождения сталинизма, против нарушений законности и конституционных норм, против ввода войск в Чехословакию, высказывались в защиту лишённых родины крымских татар, и виновными в антисоветской деятельности себя не признали.
Как писал в своих воспоминаниях Сергей Пономарёв, изданных уже после его смерти, «мы были такими же, как и все, молодыми людьми своего времени, разве что с чуть более обостренным чувством справедливости, поиском смысла жизни, общественного идеала и желанием немедленного его осуществления. После «хрущевской оттепели» мы чуть-чуть приоткрывали для себя замалчиваемую историческую правду, смутно угадывали, что нам ВСЕМ врут и сознательно скрывают что-то важное».
Павленкову и Капранову влепили по семь лет строгого режима, Пономарёву – пять, а Жильцову – четыре года. А в 1971 году был осужден и Виталий Помазов.
«На память не держим зла»
С Жильцовым мы работали одно время в газете «Метро», хотя познакомились гораздо раньше с его женой, Надеждой Николаевной, - в «Нижегородской правде». Я сразу понял, какие это замечательные, добрые и отзывчивые люди. С Сергеем Пономаревым познакомился автономно – когда он работал в музее Николая Добролюбова.
Поэты, которые волею судеб попадали за решётку, как правило, бравируют этим и много пишут о том, какие испытания им пришлось преодолеть. К моему удивлению, Жильцов говорил о том времени крайне редко. В стихах его я, пожалуй, лишь однажды встретил такие строки:
«Жёг глаза ослепительный зной
Лета семьдесят первого года,
Я топтал в кирзачах сам не свой
Пятачок заключённой свободы».
Диссиденты четвертой волны отбывали свой срок в мордовских лагерях для политзаключённых. Тогда там собрался, как выразилась однажды Наталья Горбаневская, цвет нации: литераторы Валентин Соколов, Андрей Синявский, Александр Гинзбург, Юлий Даниэль, Николай Браун, Юрий Галансков, Михаил Коносов.
Разные это были люди. Гинзбург и Галансков попали за решётку после того, как в открытую протестовали против судебного преследования Синявского и Даниэля. Однако ходили упорные слухи, что Синявский был тайным осведомителем КГБ. Сергей Пономарёв находился в том же лагере, что и Синявский, но ничего об этом не знал.
Мы обсуждали эту тему с Сергеем, и он, защищая Синявского, неожиданно задумался.
- Знаешь, - сказал он. – Теперь я начинаю понимать, что обвинения небезосновательны. Андрей Донатович каким-то образом переправлял написанное в лагере на волю, а другие сделать это не могли. Ему выдавали дополнительный паёк, разрешали получать дополнительную посылку. А его глаза... Они имели необычное свойство – правый в упор смотрел на тебя, а левый – в окно...
Версию о том, что Синявский был стукачом, озвучил другой диссидент, председатель правозащитного фонда «Гласность» Сергей Григорьянц. Но версия эта довольно спорная.
Пономарёв много рассказывал о лагере в Мордовии и о Перми-36, куда его потом перевели. Но свои воспоминания о той поре он так и не дописал. А Жильцов рассказывал лишь «забавные» эпизоды. Однажды он вместе с другими зэками восстанавливал старый автобус. Когда работа была закончена, пошутил:
- Вот бы махнуть на таком на волю.
Кто-то донёс «куму». И в личном деле Жильцова появилась приписка: «Склонен к побегу».
Жильцов дружил с Юрием Галансковым. Галансков умер в заключении от заражения крови.
После отсидки Жильцову пришлось работать и на стройке, и почтальоном. Был плотником-бетонщиком, монтажником. Жил в Правдинске, нужно было кормить многодетную семью. Окончил энергетический техникум. Устроился в газету только много лет спустя. Работал над 9-томным изданием «Книга памяти».
«Тихий свет»
Первая книжка стихов Владимира Жильцова, отпечатанная на ризографе, вышла, когда ему уже было 50 лет, в 1996 году. Тоненькая (в ней было всего 36 страниц), она возвещала миру, что явился самобытный поэт.
«Он восхитительно, на память читал Есенина — из «Пугачёва», и сам в эти минуты был похож на Хлопушу — бородатый, хриплый, непьянеющий, - писал Прилепин сразу после смерти Жильцова. - Меня сразу же поразили и спокойствие, и несуетность этого красивого, русского человека. В отличии от многих и многих, кто за самую малую обиду, нанесённую при Советах, мстят десятилетиями, дядя Володя — за свои молодые годы, проведённые за решёткой, — не требовал никаких воздаяний. Не рвал рубаху на груди, не шумел: «Да я... Да я!». Говорил о тюрьме, если спрашивали. Если не спрашивали — и не вспоминал».
Умер он неожиданно для всех. Священник Сергий Радаев, клирик Спасского Староярмарочного собора, писал: «Мне посчастливилось в моей жизни быть знакомым и даже поработать какое-то время с таким человеком, как Владимир Иванович... Что удивляло в этом человеке всегда — это мягкость характера и умение любить Россию, какое-то нежное отношение к своей Родине, которое выражалось в его творчестве, его стихах».
Из воспоминаний Сергея Пономарёва:
«Из нижегородцев, посаженных по политическим статьям, я вернулся первым. Не удивительно, что я оказался в центре нашего небольшого диссидентского круга... Женя Купчинов зимой трудился в газовой котельной, а летом ездил на шабашки. Валера Буйдин работал электриком в троллейбусном парке, Виталий Дудичев – мастером на кирпичном заводе. Борис Терновский, которого летом 1968 года исключили из университета за обсуждение чешского манифеста «2000 слов», восстановился на заочном отделении истфила»...
Пономарев мог устроиться на работу только грузчиком. Купчинов вскоре сманил его поработать в Якутии. Они уехали туда, но всевидящее чекистское око узрело его и там, и ему пришлось вернуться. «Меня, - писал Сергей Пономарёв, - в последний раз вызывали в КГБ сразу после XXVII съезда КПСС и напрямую спросили, как я отношусь к решениям съезда. Немного лукавя, я ответил: «Вы посадили нас за то, что сейчас провозгласили на съезде». И услышал в ответ: «Вот видите, вы просто поторопились, Значит, с решениями согласны?» - «Согласен», - ответил я. Больше меня в КГБ не вызывали».
Напоследок
Михаил Капранов окончил духовную академию, был священником в Барнауле. Он скончался в 2007 году. Владлен Павленков с женой Светланой и детьми вроде бы эмигрировал в США, где и умер. Сергей Пономарёв работал директором Мемориального музея-квартиры Андрея Сахарова. Их нет уже с нами. Но они оставили свой след в истории, и их не забудут.
