– Захар, вы неоднократно присутствовали на процессе по делу Олега Сорокина, писали об этом в своих соцсетях. Хотели даже быть его общественным защитником. Почему такой интерес?
– Когда я бывал в Нижнем Новгороде, всякий раз приходил в суд. У меня интерес такого свойства, даже не политического и даже, может быть, не идеологического, и уж точно не криминального. У меня человеческий интерес.
Для меня в этом деле важен как минимум еще один фигурант – Воронин. Это серьезная очень тема, поскольку я тоже бывший сотрудник органов. В одних и тех же горячих точках мы были. Я на него смотрел, как на своих отцов-командиров, с которыми мы ездили в Чечню, в других местах встречались неоднократно. Это отдельная родственная история.
Я прекрасно понимаю, как и что там бывает. Что бывает на допросах, как это происходит. Когда бы не все так грустно закончилось, ситуация анекдотичная с этим Новоселовым – с топором и так далее. Можно прямо пьесу писать, трагикомедию о том, как трижды человек дает показания – одни, другие, третьи… и все это очень увлекательно. Если бы так плохо не закончилось.
- Как вы узнали о процессе?
- Я создал батальон, уехал в армию ДНР и исчез. Мне позвонили туда знакомые люди: «Захар, у Олега суд». Я даже не подозревал, что такое может быть. И из Донецка, прямо с позиций, приехал. А потом уже стал смотреть за делом.
- И обратился к суду с ходатайством о назначении общественным защитником?
- Да, я приезжал с этим несколько раз. Но суд, основываясь на совершенно комичных доводах, ходатайство отклонил. Несмотря на то, что я - и бывший сотрудник милиции, проработавший несколько лет, и криминальный репортер, и вообще, человек, который в числе прочего, является еще и членом Центрального штаба Общероссийского народного фронта. Тем не менее, суд отклонил мою кандидатуру.
Когда начались основные слушания, стало понятно, что позиция обвинения, мягко говоря, провисает по многим вопросам. И порой, несмотря на трагичность всего происходящего, в зале было такое... полукомическое ощущение. У обвинения явно не сходились концы с концами, судья пребывала в раздражении, торопилась все это поскорее закончить. Все это вызывало серьезные вопросы. И возникало ощущение некой постановочности всего этого процесса – вот он кому то был необходим, и поэтому его запустили. А все болты и винтики пытались закрутить уже по дороге.
– То есть, желание заниматься этим делом в качестве члена Центрального штаба ОНФ у вас есть?
– Заниматься этим делом я буду лично. Думаю, что обязательно последуют какие-то апелляции по этому поводу. Обязательно будем стараться довести это дело до разумного разрешения.
– Что касается бывших полицейских, то я вообще не понимаю, как сейчас их коллеги после такого процесса могут продолжать работать и что-то раскрывать. Ведь они видят, что человека с государственными наградами, прошедшего через горячие точки, могут просто так взять и посадить за то, за что всегда отказывали в возбуждении дела, поскольку он ничего не превысил.
– Люди служилые и не то терпели. Стерпят и это, увы. Давайте будем друг перед другом честны. Чего только у нас не происходило и в 1991-м, и в 1993 году, какие предательства у всех на глазах происходили в самых разных сферах. Поэтому ничего не случится, хотя многие себе галочку в данном случае поставят. Я помню, как после 1993 года уходило огромное количество профессиональных офицеров: «Я с этой страной больше дела иметь не хочу».
Сейчас, конечно, молодые пришли служить, и увидели, что бывает по-разному. Поэтому такой приговор не есть хорошо – просто с точки зрения воспитательной.
– Если это произошло, значит, это кому-то нужно. Есть у вас предположения?
– Едва ли я буду называть какие-то имена. Но мы плюс-минус всех игроков знаем в регионе, и еще два-три человека на федеральном уровне, которые так или иначе могут быть причастны. Попередвигать эти фишечки, и останутся два фигуранта. Это не так сложно. Но я сейчас скажу, а завтра на меня в суд подадут.
– В суд подать, как мы увидели, можно на любого и на каждого.
– Я тоже долго в милиции работал – сейчас выползет какой-нибудь из оврага.
– Такая история со шпионскими страстями, с записью прослушки – причем за границей, с секретными свидетелями, с таким трагическим сломом не одной человеческой судьбы. Написать об этом нет желания?
– Впрямую описывать это дело, конечно, я не буду. Но это точно дало мне очень серьезный сгусток эмоций. Какие-то вещи пригодятся мне сто процентов. Опять же это цинично звучит: пришел, увидел, как человека и многодетного отца усадили на десять лет, и в копилочку себе забрал. Но это правда – литераторы из этого в том числе состоят: они пасут какие-то вещи, которые потом могут проявиться в совсем неожиданном сюжете.
Это чистый голливудский кинематограф. Там любят снимать про суды, где накапливается ощущения абсурда происходящего, но потом у них, как правило, хэппи-энд. У нас тут никакого хэппи-энда не случилось. Вот эти прослушки, когда человеку явно включают записывающее устройство, он идет с этим устройством, и там утки пролетают, дети щебечут на иностранном языке, звучит песня Losingmyreligion группы REM. Идет, идет, потом садится, начинает о чем-то разговаривать, потом все заканчивается, он идет обратно, и через полчаса ему кто-то выключает заботливой рукой эту штуку. Все это…
В зале были какие-то сторонние понимающие люди, было отдельное удовольствие наблюдать на их лицах, что они тоже все понимают. Да и все всё понимают – как дело слеплялось, а если не слеплялось, то его послюнявили, слепили: «Давай, пошли, гони скорее, сейчас все доделаем».
