– С каким экономическим багажом мы вступили в 2019 год?
– Как только мы вышли из электорального цикла, наступила новая экономическая реальность. Мы увидели, что правительство делает ставку на жесткую бюджетную политику. Были приняты решения о повышении пенсионного возраста и увеличении налога на добавленную стоимость. Нельзя сказать, что они были неожиданными, ведь подобные идеи обсуждались ранее, но все же не было ожиданий, что такие радикальные изменения будут проведены так быстро. Опыт других стран свидетельствует о том, что дискуссия о пенсионной реформе начинается задолго до ее проведения. В России этого не сделали, и именно это, как мне кажется, стало причиной резко негативной реакции общества на реформу. Возможно, посчитали, что чемпионат мира по футболу и инаугурация президента отвлекут от переживаний из-за непопулярной меры, которая всеми была воспринята болезненно.
Политика экономии означает, что потребление будет расти умеренно, слабее, чем годом ранее. Впрочем, и в 2018 году потребительский рост был чуть выше 2%, что для электорального года немного. А кроме того, жесткая бюджетная политика подразумевает, что система работает на сбор доходов и не тратит много денег. В этой связи не совсем понятно, как будут реализовываться национальные проекты. Ведь по плану их проведение предусматривают большие расходы. Насколько государство готово направить средства не в стабилизационный фонд, а на дополнительные траты в экономике, пока не ясно, вопрос открыт. Скорее всего, ответ мы узнаем в 2020 или 2021 годах, а текущий год станет периодом формирования новых планов.
Помимо давления, связанного с повышением налоговой нагрузки, экономика ощущает давление санкционных рисков. Хотя те санкции, которые вводились в последние полгода, не принесли большого прямого ущерба экономики, само ожидание санкций действует угнетающе. Экономика движется в боковом тренде: кризиса нет, но нет и значительного экономического роста. Доходы населения не растут, и за этим стоят два разнонаправленных тренда. С одной стороны, повышается уровень заработной платы. Трудовых ресурсов не хватает, и предприятия вынуждены конкурировать за сотрудников. Но доходы той части населения, которое занято в неформальном секторе, и доходы от финансовых вложений снижаются.
Все больше беспокойств вызывает сегментация домохозяйств. У нас есть группа людей с ежемесячным доходом в среднем 80–90 тысяч рублей на человека, который пусть в меньшей степени, чем раньше, но достаточно высок. В реальном выражении доходы этой самой обеспеченной группы населения превышают ее доходы 2011 года на 5%. Речь идет про 20% наиболее обеспеченного населения. Но доходы 20% наименее обеспеченного населения с 2011 года упали на 8%, то есть налицо неспособность наиболее бедного населения вырваться из ловушки низких доходов.
– Как эту проблему решить?
– Правительство запустило нацпроекты, которые должны повысить качество обслуживания в больницах, улучшить дороги и городскую среду и так далее. Но разрыв в доходах очень значителен, средние доходы 10% наиболее богатых и 10% бедных в России отличаются в 13 раз. И даже если на очень длинном горизонте получится его несколько сократить, сам по себе масштаб исходной проблемы очень значителен. Ключевые показатели эффективности, заложенные в нацпроектах, измеряют показатели по отдельно взятым критериям, реализация нацпроектов повышает уровень и качество предоставляемых населению услуг, но мы пока не знаем, каким будет влияние на доходы населения.
В качестве одной из иллюстраций можно привести следующий пример: в России, как известно, высокий уровень образованности населения, страна входит в топы разных мировых рейтингов. И скорее всего, национальные проекты позволят этот показатель или повысить, или поддержать на текущем уровне. Но когда речь заходит про удовлетворенность работодателей сотрудниками, то выясняется, что квалификация не соответствует требованиям, просто потому что в школах и вузах учат одному, а на практике в работе требуются большое число совсем иных навыков.
Другой пример – меры по развитию строительного рынка, где поставлена задача уменьшить ставки по ипотеке, чтобы обеспечить выход ежегодного строительства на плановый уровень. С точки зрения застройщика новости плохие, потому что это приведет к консолидации рынка. Идея строить по плану тоже вызывает вопросы. Мы говорим, что к такому-то году построим определенное количество метров жилплощади, но нужны ли в действительности эти метры рынку, будет ли на них спрос? Рынок хорош тем, что через цены он показывает зоны дефицита и зоны избытка. Плановый подход к строительству вряд ли будет принимать в расчет этот индикатор.
Проблема государственной поддержки в целом в том, что она может дать эффект на короткой дистанции, но и сокращать ее трудно, так как это ограничивает экономический рост. То же самое с нацпроектами. Ежегодный бюджет к 2024 году будет больше 4 трлн рублей, но можно ли будет их остановить без ущерба для экономики после окончания шестилетнего периода?
– Заметны ли какие-то структурные изменения в экономике, по которым можно судить о том, что ситуация будет меняться в лучшую сторону?
– Лучший индикатор состояния экономики – это экономический рост, а он очень слабый. В 2018 году он составил 2,3%. При этом треть этой цифры связана с сектором добычи полезных ископаемых. Сельское хозяйство за последний год сократило объем выпуска. Есть растущие сектора, например информационные технологии. Но это не слишком большой сектор в масштабах экономики. У нас нет секторов, которые обеспечивали бы рост в масштабах всей экономики и могли бы стать стержнем долгосрочного роста.
– А что вы думаете о стратегии технологического прорыва, которая взята на вооружение российским правительством и предполагает вхождение России в список наиболее технологически развитых стран мира в течение нескольких лет?
– Очень хотелось бы в это верить, но есть фактор санкций. Очень важно иметь доступ к мировым технологиям, потому что вместе с ним вы получаете доступ к глобальному рынку, на котором можно тестировать изобретения и адаптировать их к реальности. Кроме того, иногда гораздо лучше просто купить какие-то технологии, чем создавать весь продукт полностью, во всяком случае это может оказаться эффективнее.
– Вы сказали, российская экономика на треть растет за счет сырьевого сектора. Какие еще точки роста вы можете назвать?
– Заметна неплохая динамика в несырьевом экспорте – рост около 20% в последние несколько лет. Но в ней достаточно ощутим вклад роста мировых цен. Это значит, что пока конъюнктура хорошая, например держатся высокие цены на продукцию сельского хозяйства и химической промышленности, мы зарабатываем. А как только цены пойдут вниз, долларовые объемы экспорта сократятся. При этом надо учитывать, что в целом доля сырья в экспорте – в основном нефти и газа – составляет около 65%. Поэтому, когда мы говорим, что несырьевой экспорт растет, его роста пока недостаточно, чтобы изменить общую картину.
Исторически компании, которые выходили на внешние рынки, как правило, было встроены в международные производственные цепочки. Либо у них были сильные иностранные контрагенты, либо они были частью транснациональных организаций. Мне кажется, наши текущие успехи в сфере экспорта связаны, во-первых, со слабым курсом национальной валюты, а во-вторых, с удачной рыночной конъюнктурой. Пока мы этим пользуемся, но не факт, что ситуация будет так же складываться и в дальнейшем.
– Что в этой ситуации вы можете посоветовать малому и среднему бизнесу?
– У некрупных компаний всегда есть конкурентное преимущество в виде знания своей рыночной ниши. Но для них крайне важно, чтобы вся экономика росла, потому что у этого сегмента нет ресурсов на проведение своей аналитики и прогнозирования. Так что повторюсь еще раз – очень важно ускорить темпы роста экономики, причем не столько фактические темы роста, сколько темпы потенциального роста.
