В Нижегородском театре драмы состоялась премьера спектакля «Тарас Бульба» "16+"

«Это было худшее, что я смотрела в своей жизни», – написала мне одна моя приятельница после того, как посмотрела новую постановку «Тараса». Другая сразу после спектакля взахлеб откровенничала: «Я глаз от сцены не могла оторвать, местами даже забывала дышать. А в конце плакала, конечно».

В Нижегородском театре драмы состоялась премьера спектакля «Тарас Бульба» "16+"
Костюмы полностью лишены национальной идентичности Фото: архив театра драмы

«Это что-то совсем другое, чем все, что мы видели здесь раньше», – сказала одна из зрительниц режиссеру Олегу Липовецкому, подойдя к нему поделиться впечатлениями после премьеры. Такие разные мнения об одном и том же спектакле – давайте попробуем разобраться, почему.

Театр, безусловно, рисковал, причем дважды: сначала – выбирая «Тараса Бульбу» для постановки: слишком болезненна украинская тема сейчас для российского зрителя, да еще в таком военизированном контексте. А еще рисковал – принимая концепцию, предложенную режиссером Олегом Липовецким. Ведь нижегородский зритель, воспитанный на психологическом театре и принимающий его принципы, сформулированные Станиславским, практически как заповеди, мог просто не понять вариант постановки, художественная реальность которой существует как бы сама по себе, отдельно от актеров.

В этом смысле очень показательна первая сцена, когда разутым участникам выдается обувь, при этом выкликаются они не по именам героев, которых воплощают на сцене, а по своим реальным фамилиям. Они обуваются, символически принимая на себя жизнь своего персонажа, а по ходу действия так же символически они будут расставаться с жизнями, разуваясь. В финале спектакля вся сцена засыпается старой обувью – прозрачная метафора огромного количества напрасных смертей. Эта гора туфель, ботинок, сапог, детских сандаликов, безусловно, производит сильное впечатление, рождая стойкую ассоциацию с фотографиями нацистских концлагерей, так называемых «фабрик смерти».

При этом зритель сочувствует не конкретным героям, а ощущает тяжесть происходящего на сцене где-то внутри себя. Это становится возможным потому, что актеры не транслируют зрителю эмоциональное состояние своих героев, вживаясь в образ, – нет, они, наоборот, явственно дают увидеть зазор, некую дистанцию между собой и своим персонажем.

Особенно это заметно по игре Сергея Блохина (Тарас Бульба), для которого спектакль стал своеобразным бенефисом – он все время на сцене, все время в центре действия. «Я ему не верю», – сказала та моя приятельница, которой все ужасно не понравилось. Действительно, такое ощущение, что Сергей Блохин играет через постоянное сопротивление своему персонажу, совершенно не разделяя его убеждения, дистанцируется от него.

Особенно это очевидно в сцене убийства Андрия. Они стоят друг против друга – Тарас и Андрий, отец и сын, Сергей Блохин и Николай Смирнов, и действие вдруг останавливается. Но зритель, зная, что сейчас произойдет убийство, во время этой паузы мысленно заканчивает сцену, получая чувственный опыт, который невозможно получить в психологическом театре, когда эмоция проживается актером и преподносится в уже готовом виде. Формальный же жест воспринимается не как трагедия оборванной жизни, а как точка, подтверждение пережитому.

Этот отказ от прямого сопереживания героям, эта метафоричность и некоторая отстраненная назидательность явно отсылают нас к эпическому театру Бертольда Брехта. В результате мы получаем не буквальную инсценировку повести Гоголя, а некое эпическое полотно, где авторы работают с архетипическими образами, понятиями и в каком-то смысле с мифами.

Впрочем, основной пафос постановки считывается легко и кажется вообще единственной идеей, которой подчинено все. Война – это плохо. В версии Липовецкого «Тарас Бульба» превращается в мощную антивоенную эпическую драму, тогда как самого Гоголя в связи с этим его произведением часто упрекали в поэтизации насилия и даже идейном терроризме.

Характерно, что текст, который звучит со сцены, это почти полностью классический гоголевский текст, на который режиссер, однако, предлагает взглянуть с новой, неожиданной стороны. Сергей Блохин во время репетиций не мог поверить, что слова, которые произносит его персонаж, не добавлены только что, а написаны почти 180 лет назад, настолько актуально они для него звучали.

При всей своей лаконичности сценография (художник Яков Каждан) чрезвычайно выразительна. Сценой становится неправильной формы черный помост, крестообразно расколотый на четыре части. Этот помост символизирует родную землю, служит столами для попоек, становится трибуной для пафосных речей Тараса, эшафотом для Остапа (Иван Старжинский) и почти Голгофой. Раскол же – это и расколотая земля, и раскол в семье, в душах героев, а его подсветка, то кроваво-красная, то прозрачно-белая (художник по свету Тарас Михалевский), помогает ощутить бессмысленность бойни во время батальных сцен, святость материнской любви, свет добрых воспоминаний и мистический ужас погибающего города.

Костюмы полностью лишены национальной идентичности: женщины одеты в простые платья-туники, отсылающие нас к античному эпосу, штаны и рубахи мужчин по отдельности вроде не похожи на военную форму, однако, когда вся труппа на сцене, становится очевидно, что они все, по выражению Олега Липовецкого, «абсолютно военные люди». Поясняя свою мысль, он цитирует Фридберга: «Каждый сам по себе – добрый, честный, измученный человек. А все вместе – банда».

Спектакль противоречивый, сложный и, пожалуй, нервный. Но он, безусловно, стоит того, чтобы его посмотреть. Хотя бы один раз. Ближайшие даты показа спектакля – 17 и 28 апреля.

Опубликован в газете "Московский комсомолец" №15 от 3 апреля 2019

Заголовок в газете: Гоголевский текст как антивоенная эпическая драма

Что еще почитать

В регионах

Новости региона

Все новости

Новости

Самое читаемое

Популярно в соцсетях

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру