Три академика в семье
– В моей классификации десятилетие от 80 до 90 лет – финишная прямая, период, когда здоровый человек вынужден снизить активность и, говоря спортивным языком, “финишировать”, – с грустной ноткой в голосе говорит академик. – Если повезет, то после 90 лет можно рассчитывать на “круг почета”. И уж как ты его преодолеешь – пробежишь, пройдешь пешочком, проползешь или на катафалке провезут – это только Богу известно.
– Андрей Викторович, дата, и, правда, несколько грустная. Но ведь вы еще полны сил, находитесь в обойме…
– У нас плохо отработана система ухода. Гораздо хуже, чем система появления. Например, я более или менее знаю, как нужно создавать институты, в каком направлении двигаться, как развиваться… Но вот как потом покинуть все это? Или даже прекратить?
Одна из проблем сегодняшней науки – как освобождать места для новой смены. Лишних ставок нет. Ведь если мы просто возьмем и уволим сегодня какого-нибудь профессора, его жизненный уровень резко упадет. На Западе высокие пенсии доступны для сохранения достойного уровня жизни, поэтому ученые там не оказываются в подобной ситуации.
Я сам выступал за введение возрастного ценза для занятия руководящих должностей в науке. Можно, конечно, рассматривать это как нарушение прав человека по возрастному принципу, но я считаю, что эффективно руководить научным коллективом можно (в среднем) до 70 лет. Потому что, хочет того человек или нет, но он начинает действовать по накатанной, как ему привычно. И уже не склонен к поиску новых путей, постановке и решению новых проблем.
Сам я покинул кресло директора в 77 лет (сейчас научный руководитель ИПФ РАН. – Авт.). В тот момент, когда начал чувствовать, что уже не могу быть реальным руководителем. Тем более, что не все новые проекты и изменения мне одинаково нравятся.
– Андрей Викторович, а науке знакомы возрастные ограничения?
– Возможности человека ограничены. В молодости я мог с легкостью копать землю по 12 часов в день с перерывом на обед. Также и в интеллектуальной жизни. Если раньше мне было нужно решить задачу, я концентрировался на этом полностью. Сидишь с женой в театре, идешь на работу, обедаешь, ложишься спать – думаешь только над задачей. И ночью сквозь сон продолжается все то же... Сейчас уже так не получается. Поэтому, если вы посмотрите на историю, то большинство самых крупных значимых открытий было сделано учеными в молодом возрасте. Хотя, казалось бы, и опыта у них в это время еще недостаточно, и квалификация “не сертифицирована…”
– Ваши родители были известными учеными. Всю жизнь занимались физикой. Эту традицию продолжат ваши дети и внуки?
– Этот ген у нас передается по маминой линии. У моего деда Грехова было три внука, и все три – сегодня – физики-академики. Мой старший сын тоже стал физиком, но, к сожалению, он погиб в автокатастрофе, когда ему было всего 28 лет. Моя дочь – врач. Внук – банкир.
Наука давно себя окупила
Несмотря на то, что наука имеет такую особенность – полностью овладевать человеком и занимать все его время, – Андрей Гапонов-Грехов успевал активно заниматься и общественной деятельностью. Например, он был депутатом Верховного Совета РСФСР, народным депутатом в конце 80-х – начале 90-х гг; в начале 90-х годов он добивался того, чтобы нашему городу вернули его историческое название. Но сейчас академика больше всего занимает судьба молодых ученых и развитие научной жизни в России. Что сделать, чтобы лучшие умы не покидали нашу страну, а могли достойно жить на своей родине?..
– Андрей Викторович, какое время в нашей стране было самым благодатным для развития физики?
– Сложный вопрос… В советское время было два четко выраженных лагеря: социалистический и капиталистический. И была конкуренция между ними. Наше правительство очень четко понимало, что наука – источник силы. Политика строилась на силе и, значит, нужно было развивать науку. Без нее нельзя было обойтись в том противостоянии. Но главной движущей силой развития науки было ведь не улучшение уровня жизни, а военное применение. Бывает соперничество за честь открытия, а бывает за то, чтобы первыми сделать оружие. А это ведь разная степень нравственности.
– Но ведь мы не могли иначе. Мир вооружался. И сложно представить, в каком положении мы могли бы оказаться, не будь у нас своего оружия массового уничтожения…
– Да, это было главным стимулом. Тот же Андрей Сахаров при всех своих высокоположительных гражданских качествах все-таки создавал ядерную бомбу. Но он делал это именно с тем, чтобы не допустить тотальной войны. Если бы мы тогда не успели, сегодня положение нашей страны было бы совершенно иным. Мир был бы другим. Нам бы просто приказали прекратить работать над созданием собственного оружия и все. А так получилось, что главная цель достигнута – ядерный паритет установлен, мир живет без атомной войны. Но вопросы все равно остаются. Если у нас есть бомба, почему нельзя иметь ее тому же Ирану? Но все это уже за гранью науки.
Естественно, активно развивалось космическое направление. Ведь нужно было решить вопрос доставки атомного оружия. И мы здесь были лидерами.
– Андрей Викторович, то, что происходит в научном мире сегодня: создание инновационного центра “Сколково”, мегагранты на развитие научных проектов –говорит о том, что наступает благоприятное время для развития науки?
– Прорыв в науке начнется с изменений в образовании. В советское время школьное образование было на очень высоком уровне. И это признавали во всех странах. США никогда не могли гордиться средним звеном, поэтому, несмотря на свои сильные именитые университеты, они не смогли стать первыми в космосе. А мы смогли. И, на мой взгляд, во многом это благодаря хорошему школьному образованию. Но что стало происходить потом? Государство отвернулось от учителей: зарплата низкая, престиж работы – никакой. И мы попали в замкнутый круг: отличники не хотят идти в педагогический институт, посредственные учителя посредственно учат, а ректоры вузов констатируют, что абитуриенты с каждым годом сдают экзамены все слабее и слабее.
– По-моему, как раз об этом вы говорили с Владимиром Путиным на первой встрече с ним?
– Это было в 2000 году. В Сочи на встречу с президентом пригласили 19 академиков. Я говорил на этой встрече, что учитель – это ведущая фигура, в том числе и в науке, потому что все начинается со школьного образования. Как только мы поднимем престиж этой профессии и начнем достойно оплачивать труд учителя, в нее пойдут самые сильные студенты, которые потом будут давать хорошие знания ученикам, а те будут приумножать их в университетах. Естественно, что на изменение ситуации нужны время и деньги. Но именно государство не просто должно, а обязано сделать эти долговременные вклады.
Владимир Владимирович слушал внимательно, кивал. Я тогда был большим “путинистом”, верил, что все изменится. Но нулевые годы показали, что все в образовании стало только хуже.
– Сейчас готовятся реформы…
– Есть такой принцип: если командир хочет, чтобы команда исполнялась, прикажи то, что соответствует интересам команды. Прежде чем проводить реформы – посоветуйся с теми, кто будет их исполнять. А нужны ли нынешние преобразования учителям? Мы долго говорили, что ЕГЭ – это плохо. Но его все равно внедрили.
Сейчас никто не спрашивает учителей, нужны ли им новые стандарты образования. Но ведь им придется учить по ним. Ты спроси, посоветуйся с практиками. И если даже это хорошая идея, сделай так, чтобы она родилась в родной профессиональной среде, а не спускалась сверху. Пусть она “овладеет массами”.
Что касается науки, теперь много говорят о коммерциализации науки. В том числе и когда речь идет о создании “Сколково”. Фундаментальная наука должна себя окупать. Но ведь она уже окупает. Просто за сравнительно долгое время. Поймите, чем фундаментальнее научный результат, тем дольше он конвертируется в продукт. Но он тянет за собой развитие многих прикладных дисциплин. Мне нравится, как отреагировал академик Людвиг Фаддеев на требование о немедленном экономическом эффекте: “Наука давно себя окупила. Максвелл вывел свои уравнения, описывающие ВСЕ электрические явления, еще в XIX веке. Так что сегодня ученые могли бы получать дивиденды и не заботиться о материальном”…
– Что ждет тогда науку в будущем?
– Она будет переживать то же, что и все общество. Главное, что происходит сегодня в мире – это небывалое ускорение развития общества. Раньше несколько поколений людей жили в схожих условиях, поэтому знания, которые передавало одно поколение другому, эффективно работали. Сегодня эта грань стерта – дети живут уже в новом, изменившемся мире, в котором родители не жили, поэтому их наставления уже не бесспорны и во многом не актуальны. И управлять подобным обществом становится с каждым днем все труднее. Поэтому и происходят различные кризисы. Они могут нас немного задержать при таком скоростном развитии и общества и науки, и позволить оглядеться.
Что лежит в основе всех этих изменений? Информация, способы ее передачи, хранения, обработки. Вспомните историю: раньше информация передавалась устно – от одного человека к другому и хранилась только в их памяти. Сначала только от родителей детям, потом хранителями информации стали жрецы, вожди. Все перевернулось после появления письменности, и тем более печати. Информация хранилась дольше, передавалась без искажений, достоверно тиражировалась. Этот информационный уровень послужил созданию основ государственных структур, развитию промышленного производства, национальной культуры, науки, управления. И вот в последние десятилетия происходит новая революция – появление электронной передачи информации. Объемы оперативного хранения, скорость ее поиска и распространения возросли неимоверно. Сегодня информационные системы связывают весь мир, и все больше ведут нас к организационному объединению мирового общества. Пока еще между народами есть общественные национальные, культурные особенности и различия. Но коммуникативность развивается, мы обречены стать единым обществом. Наука уже интернациональна. А все эти организации – НАТО, Евросоюз, ООН – это попытки ввести какие-то правила, чтобы избежать катастроф при таком стремительном движении к объединению человечества…
Кстати
В профессиональных кругах академика Андрея Викторовича Гапонова-Грехова считают безусловным лидером нижегородской радиофизической школы. Когда в 1956 году открылся научно-исследовательский радиофизический институт (НИРФИ), он возглавил в нем один из отделов. И руководил им 20 лет, пока в 1976 году не открылся ИПФ АН – Институт прикладной физики Академии наук, где он стал директором. Людям, далеким от науки, сложно оценить значимость проводимых Гапоновым-Греховым исследований и его открытий, продраться сквозь дебри физических терминов под силу лишь специалистам. Но, например, нижегородскому академику принадлежат открытия, благодаря которым были созданы приборы нового класса, не имеющие себе равных по выходной мощности – такие, как гиротрон и гироклистрон. Первые используют как источник мощного электромагнитного излучения в установках для нагрева плазмы. А гироклистроны позволяют осуществлять с высокой точностью слежение за космическими объектами.
За эти изобретения Андрей Викторович Гапонов-Грехов дважды был удостоен Государственной премии СССР в 1968 и 1983 годах. Что касается гиротронов, то после нас их стали выпускать многие передовые страны. Однако у России есть надежда долго получать дивиденды от этого изобретения. В данном случае речь идет об участии в создании международного экспериментального термоядерного реактора – ИТЭР. В ближайшем будущем будет объявлен международный тендер, и нижегородские физики надеются, что именно наши гиротроны будут успешно использоваться на этом реакторе. Неплохой заказ, если учитывать, что их потребуется до сотни, а стоимость одного прибора выше полутора миллионов долларов.
