"А жить вы будете за ширмой"
Мы договорились встретиться с Леонидом Болеславовичем на Верхневолжской набережной. В назначенное время мы с фотокорреспондентом были на месте и посматривали по сторонам в ожидании нашего героя. Учитывая, что события, о которых у нас должна пойти речь в интервью, полувековой давности, мы особенно внимательно вглядывались в лица неспешно проходящих мимо нас джентльменов почтенного возраста.
- Я думаю, что вы ждете меня, - раздался вдруг приятный голос за спиной. Мы обернулись и в первый момент несколько опешили. Бодрой походкой к нам приближался… Чехов. Та же бородка, открытый взгляд… только постарше. А когда мы заговорили, ощущение, что Чехов мог быть именно таким, усилилось. Каждая фраза, каждый жест выдавали в Леониде Болеславовиче человека хорошо образованного и блестяще владеющего словом.
- Знаете, а ведь мое знакомство с Нижним Новгородом, тогда еще Горьким, начиналось как раз с этого места, - начал свой рассказ Леонид Болеславович. - Я приехал сюда в начале осени 1962 года. В то время только окончил аспирантуру в Москве, защитил диссертацию, но в столице меня не оставили, так как не было прописки. Это, конечно, формальное основание - истинная причина кроется в фамилии. Сначала пробовал устроиться поближе к Москве – в Твери, Ярославле, Иваново, Рязани – но меня ждало фиаско, и тогда мне подсказали поискать работу в Горьком. Помню, как приехал на троллейбусе на площадь Минина, подошел к памятнику Чкалову, посмотрел на эти дали и понял, что именно в этом городе я хочу работать. И пока шел по набережной до ГИТО, запах медуницы кружил голову и придавал оптимизма.
Директора в институте не оказалось, он был в отпуске. Со мной согласился побеседовать его зам по науке профессор Борис Васильевич Парин. Мы очень интересно пообщались, но нашу беседу он закончил словами: «К сожалению, вам, столичному кандидату, предложить нечего».
Я привык к отказам, поэтому только улыбнулся: «Вы подарили мне три часа своего времени, интересной беседы. Я ни на что не претендую». И направился к выходу. Но в тот момент, когда я уже хотел покинуть приемную, меня буквально схватила за руку секретарь Людмила Александровна Ордина. Я даже не предполагал тогда, что именно она сыграет решающую роль в моей жизни.
В то время, пока я разговаривал с Париным, она позвонила директору и срочно вызвала его в институт. Когда я вышел от зама, директор уже был на месте и меня сразу пригласили к нему в кабинет. Захожу и попадаю под оценивающий взгляд невысокого человека. Жду расспросов, а вместо этого: «Я беру вас старшим научным сотрудником. Мы открываем нейрохирургический центр (с самого начала он задумывался на двух площадках: научную составляющую обеспечивал НИИ травматологии и ортопедии, практическую - лечебное отделение в больнице №39 – Авт.), и вы будете очень кстати». Я онемел. Дело в том, что у меня особая специализация – я невролог нейрохирургического профиля, поэтому его предложение было именно то, о чем я мечтал. Еще не веря услышанному, промолвил: «Как же так? Меня вы не знаете, документы не смотрели». «Пишите заявление, а бумаги пришлете потом», - был краткий ответ директора института профессора Михаила Григорьевича Григорьева.
Так я остался в Горьком, где неожиданно и просто завершилась годичная эпопея с моим трудоустройством по специальности. Мне даже выделили жилплощадь - в кабинете лечебной физкультуры, за перегородочкой, где делают массаж.
Это был самый романтический период в моей жизни. Окна кабинета ЛФК выходили на Волгу, и я каждый день мог любоваться этим потрясающим видом.
Одна нога в Оке, другая – в Волге
- Я сразу включился в работу по созданию нейрохирургического центра, - продолжил Леонид Лихтерман. - Правда, сначала целый год пришлось походить по обкомам и горкомам, чтобы нам выделили в какой-нибудь городской больнице отделение не на 10-20, а на 100 коек. Власти никак не могли понять, что население остро нуждается в нейрохирургической помощи. В то время больных с опухолями и другими поражениями головного мозга приходилось отправлять в Москву. Наконец, нам предоставили место в только что открывшейся больнице №39.
Появилась другая проблема - кадры. Все наши специалисты были из хирургов, но нейрохирургия требовала специализированных знаний, а вот их катастрофически не хватало. Поэтому самых тяжелых больных мы по-прежнему отправляли в Москву. Это может быть хорошо для больных, но не позволяет расти нейрохирургам. И тогда я решил готовить кадры на месте.
Мне повезло: когда я учился в аспирантуре в Московском институте нейрохирургии, познакомился там с чудесными людьми, ставшими корифеями науки, хирургами мирового класса. Например, Александр Коновалов – это ведь уникальное явление в нейрохирургии мирового масштаба, входит в десятку лучших врачей-нейрохирургов мира. Как-то в Лионе в крупнейшем нейрохирургическом госпитале Франции я попал на операцию по поводу огромной краниофарингеомы у четырехлетнего мальчика. Опытный нейрохирург, маясь с выделением опухоли, в сердцах сказал мне: «Сюда бы вашего Коновалова». Это и есть мировое признание. Некоторые операции Александра Николаевича уникальны. Ему удалось, например, в ходе 16-часового вмешательства успешно разделить краниопагов - сиамских близнецов, сросшихся головами.
Еще одна мировая величина – Сергей Федоров. Талантливейший врач, ставший знаменитым после того, как буквально вернул с того света пострадавшего в катастрофе академика Льва Ландау.
А еще - профессор Николай Васин и многие другие, всех не перечислишь.
И вот некоторые из этих светил согласились приезжать к нам в центр оперировать самых сложных больных. Это была невероятная практика для наших врачей, которые перенимали опыт у таких звезд нейрохирургии. Есть мануальная премудрость, которой нельзя научиться по книжкам, а ассистируя таким корифеям, наши доктора оттачивали все этапы операции - трепанацию черепа, нахождение и удаление опухоли, остановку кровотечения – и начинали быстро расти.
Первые годы становления центра – это необыкновенное время. Мы были молоды. С утра пребывали в очень плодотворном рабочем состоянии – только операции, больные, обсуждение клинических случаев. А после работы купались, гуляли, ходили в кафе. Москвичам нравился наш город. Ездили на финлянчике на другой берег. Посреди Волги возникали и исчезали песчаные острова. Помню, как Сережка Федоров - этот выдающийся нейрохирург – приплыл на один из таких островов и восторженно кричит нам: «Ребята, смотрите - одна нога в Оке,а другая – в Волге».
С Колей Васиным мы как-то пришли в Горьковский художественный музей. В 1964 году он размещался в красивом дореволюционном особняке купца Сироткина на Волжском откосе. Возле «Русской Венеры» Кустодиева мы восхищенно застыли и склонили головы; ведь Кустодиев - он наш, нейрохирургический пациент. Вы знаете, наверное, что у него была опухоль спинного мозга, которую трижды оперировали, но она все равно привела к параличу ног. И вот этот обездвиженный инвалид создал такой шедевр.
Обогнать Москву
- Может быть, в это сложно поверить, но в какой-то момент по уровню лечения тяжелой черепно-мозговой травмы мы даже стали опережать Москву, - вспоминает Леонид Болеславович. - 39-я больница была дежурной, и сюда привозили столько пострадавших, что наши врачи не просто очень быстро набрались опыта, а сумели в разы сократить смертность от травматических внутричерепных гематом. Если раньше погибало до 90 процентов больных, причем молодых, которые, если бы не гематома, еще бы жили и жили. После того, как замечательный человек и хирург Лев Хацкелевич Хитрин вместе с коллегами обосновал принцип гематомной настороженности и предложил новую лечебную тактику, нам удавалось спасать до 75% больных с внутричерепными гематомами. В те годы не было аппаратуры, как сейчас, которая могла бы моментально показать травматическое кровоизлияние. Врач должен был увидеть симптомы, предполагающие наличие и развитие гематомы, и при первых же признаках отправить пострадавшего в операционную.
Вместе с Хитриным я написал книгу «Травматические внутричерепные гематомы», опубликованную в Москве издательством «Медицина». И даже годы спустя ко мне подходили профессора из Москвы и Санкт-Петербурга и говорили, что используют ее в своей практике.
Потом в Москве стала появляться современная аппаратура, которая моментально вывела столичные клиники далеко вперед.
Но авторитет нижегородского центра по-прежнему остается высоким. Достаточно вспомнить, что именно руководителя нижегородского нейрохирургического центра Александра Фраермана единогласно избрали первым президентом Ассоциации нейрохирургов России.
Я вообще благодарен судьбе за встречу с этим человеком. Мы вместе практически с первых дней основания центра. Он глубоко талантливый врач, и наши московские учителя сразу оценили это в операционной. У него не только великолепные руки, но и прекрасная врачебная интуиция, умение чувствовать больного. Поэтому даже тогда, когда он еще не мог иногда обосновать свое решение о диагнозе, все равно делал справедливое заключение.
В те годы я увлекался тестированием нервной системы. И вот как-то мы поехали группой врачей в Иваново на конференцию, и прямо в поезде я провел исследование. Победителем с точки зрения уравновешенности и выдержки оказался как раз Александр Фраерман. А владение собой - незаменимое качество для хирурга.
Я очень рад, что именно Александр Фраерман почти 40 лет руководит нейрохирургическим центром, и тот теперь носит его имя.
- Сегодня появилась тенденция, которая, на мой взгляд, может оказаться опасной и даже губительной для нейрохирургии – это открытие нейрохирургических отделений во многих больницах. В Нижнем Новгороде она тоже намечается, - говорит Леонид Лихтерман. – На первый взгляд, может показаться странным, что это настораживает. Но дело в том, что нейрохирургия - это дорогое направление и требует сосредоточения в одном месте. Для оказания качественной помощи необходимо очень дорогое оборудование.
В Тюмени и Новосибирске поступили мудро - там созданы крупные федеральные центры, оснащают их высококлассным оборудованием и комплектуют всеми необходимыми службами. Нижний Новгород тоже выиграет, если в нем появится федеральный центр. Но не на пустом месте, а как раз на базе межобластного, который имеет опыт, полувековые традиции, научный потенциал. Я думаю, ваш губернатор Валерий Шанцев сумеет здраво оценить обстановку и принять верное решение.
Несостоявшийся врач сестры Чехова
- Леонид Болеславович, когда вы подошли, мне бросилось в глаза ваше невероятное сходство с Антоном Павловичем Чеховым.
- Мне говорили, что я очень похож на его брата. А к Чехову у меня, действительно, особое отношение. Он больше, чем кто-либо другой из писателей, оказал влияние на мое восприятие жизни в юности, на становление мировоззрения.
Особенно меня увлекла глубоко человечная чеховская теория малых дел, которой (внутренне сопротивляясь ее разгромной критике в те годы) я стремился следовать в жизни. После того, как моя семья вернулась из эвакуации в освобожденную Ялту, я много раз бывал в домике Чехова. А однажды чуть не стал доктором сестры Антона Павловича – Марии Павловны.
- И как это произошло?
- Как-то в декабре 1955 года будучи студентом последнего курса лечебного факультета я прикатил на воскресенье к родителям. У нас гостила Антонина Тюгова – старая большевичка из Владимира. Отец лечил ее, и она незаметно стала не только пациенткой, но и другом дома. Они были давними приятельницами с Марией Павловной, и как-то, когда та пригласила Тюгову к себе в гости, Антонина Ивановна попросила проводить ее, на что я с удовольствием согласился.
Это был удивительный вечер. Я впервые увидел Марию Павловну, побывал в мезонине, в котором мне еще не приходилось бывать. Я задохнулся, когда увидел его изнутри. Все стены там были в фотографиях, на которых сохранились дарственные надписи цвета русской культуры: писателей, поэтов, художников, композиторов России. Не успел я, однако, все как следует рассмотреть, как Мария Павловна попросила меня устроить светильник.
Чинить я ничего не умел, но сказать об этом Марии Павловне язык не повернулся. Сложно передать всю гамму чувств, которые я испытал, пока чинил светильник. Наконец лампа загорелась, и Мария Павловна даже хлопнула в ладоши от радости – столько вечеров ей пришлось страдать без чтения. А затем, узнав, что я без пяти минут доктор, вдруг предложила стать ее лечащим врачом. Потрясенный и смущенный, я, конечно же, согласился, но пояснил, что предложение это – высокая честь для меня, но я не волен в своих решениях. Место моей работы вскоре определит комиссия по распределению выпускников. “А я напишу письмо в Ялтинский горсовет, который поддержит меня и направит вас сюда“, - не растерялась старушка.
Я поверил, ждал и уже мечтал, как буду проводить дни, месяцы, годы в домике Чехова, бродить круглый год по им посаженному саду, ощущать ауру его стола, его ручки, левитановских «Стогов», книг, которые он читал… и совмещать это с работой в неврологической клинике отца, дело которого я мечтал продолжить. Но ничего не случилось. То ли Мария Павловна забыла о своем предложении, то ли ее письму не дали хода.
