Последнее время периодически спрашивают: «Тебе что, разонравился Донбасс?» О, боги. Донбасс – это не девушка, не яблоня, не праздничная открытка. Там война и мука, там миллионы людей и тысячи интересов. Да, это наша земля. Но о Донбассе надо думать, причем в ежедневном режиме – потому что все меняется, как на самой бешеной и скоростной трассе.
Или читал я тут на днях небольшие лекции по эпохе Николая II и о «перестройке» в связи с очередным днем рождением Горбачева. Сразу выяснилось, что немалое количество наших дорогих сограждан категорически не переносят полутонов и минимальных рефлексий по всем этим поводам.
Николай Романов, как думают многие, должен быть осмеян и затем изгнан прочь из пределов национальной памяти. Горбачеву – при всем том, что к Михаилу Сергеевичу я, увы, никаких теплых чувств не испытываю, – отказано в праве даже на ошибку, на слабость, на, быть может, неумный, но идеализм. Нет, и он должен быть однозначно объявлен предателем.
Заговоришь про эпоху репрессий 30-х годов – и тут позиция части моих уважаемых сограждан проста, как молоток: может, и были перегибы, но в целом процессы шли правильные. Врагов сажали, врагов стреляли, туда им и дорога.
Если даешь чуть более сложную картину, сразу подозрительный, с прищуром, вопрос: «Что, переобулся? Теперь презираешь СССР?» О, боги. СССР не виноградная гроздь, чтоб им любоваться. Там была война и мука. Да, это уникальный проект. А дальше надо думать, причем в ежедневном режиме – даже история не фиксируется, она, вот парадокс, тоже видоизменяется. Но нет, сразу в крик, в обиду, в ярость.
«А еще ты заступался за одного театрального режиссера. И за одного рэпера. И за одного градоначальника. И на митинги ходил против власти. Или за власть. Впрочем, это не важно! Ходил куда-то!»
Что с вами? Отчего вы так легковерны и возбудимы? Я скажу отчего.
Время, в которым мы живем, отчего-то называется «век информации». На самом деле это время ста прочитанных в сутки заголовков, бесконечной череды новостей, которые нам поставляют очень циничные люди, добивающиеся определенного эффекта. Время шумихи. Время, грубо говоря, комикса: когда мы видим картинку и три фразы возле – и делаем на этой нелепой основе какие-то далеко идущие выводы. Как правило, смешные.
Как было у советского человека: три газеты, журнал «Юность», журнал «Наука и жизнь», журнал «Рыболов», журнал «Новый мир», два телеканала, сосед, соседка: вот и весь «век информации». С этой информацией можно было пожить, обмозговать ее.
Поэтому советский человек брал книжку Валентина Распутина и читал. Брал книжку братьев Стругацких и читал. Это долгая информация. Да, ее можно было разрушить вирусом – каким и была «перестройка», – но затем эта информация неизбежно взяла свое.
Человек вернулся к родному, национальному, консервативному. Потому что в нем это было заложено усидчивостью.
Сейчас миллион носителей, бесконечные новостные ленты, все куда-то торопятся, спешат очароваться и разочаровываться. Человек обжирается заголовками до тошноты, до икоты, до карусели в глазах. Ни одну долгую информацию не способен усвоить: сразу начинает брыкаться и орать: предатели, меня снова предали! Человек, эй. Успокойся.
Надо снова работать над получением долгой информации. Перестать бесноваться. Возьми толстую книжку. Почитай в тишине. Перестать скакать с заголовка на заголовок. Уверяю тебя, человек. Ты ничего не пропустишь. Напротив, многое встанет на свои места.
А то так и будет продолжаться, когда скептик, притворно тоскуя, цедит: «Был бы с тебя, товарищ, толк, если б ты и Николая осудил бы, и Ленина не слишком хвалил бы, и за Серебренникова своего не заступался, и рэп не слушал, и про Донбасс позицию свою ясней излагал, и светился поменьше, и отсвечивал бы не так ярко».
Все хорошо было б, милый. Просто тогда это был бы не я, а ты, скептик. А я – не ты. Я тот, о котором ты говоришь.
Нынче порой создается одно навязчивое, но ложное, надеюсь, ощущение – вынесу его в отдельную строку.
Чтоб заработать легкую славу, нужно потворствовать кровавым инстинктам некоторой части населения России.
Люди! Не будьте кровожадными. Никого это еще не доводило до добра. Россия никогда б не была столь огромной географически и не прожила бы тысячу с лишним лет, если б жила по ветхозаветным законам и убивала всякого провинившегося.
Более того: надо помнить, что за всяким кровопролитием неизбежно следует жестокое отрезвление, чреватое массовым разочарованием и последующим хаосом.
Мы помним, чего притворяться-то, как рада была вся страна перестройке. Как миллионы смотрели, не отрываясь трансляции съездов Верховного Совета, где куда большие идеалисты, чем Горбачев, за редча-а-а-а-айшими исключениями, несли невиданную чушь.
И все они были, не поверите, народными избранниками. Это вы их избрали тогда. Еще я помню, как многие, десятки миллионов обожали Ельцина и верили ему. И главное: мы все помним, с каким остервенением на каждой кухне, у каждого телеэкрана кляли тогда, и в 1987 году, и в 1991 году, и в 1996 году, и даже в 2006 году, Ленина, Сталина и Брежнева. Иной раз я думаю, что делали это сплошь и рядом те же самые люди, что сегодня требуют расправы над престарелым Горбачевым или мертвым Ельциным. То есть я не просто думаю, а многих из этих людей знаю лично.
Когда я наблюдаю за нынешним остервенением части нашего общества, у меня возникают два очень разных чувства. С одной стороны, мне понятна эта боль, этот ужас о распаде империи. Со времен распада мой восхитительный народ прошел великий путь, осознав все ошибки последней четверти века.
Более того, своим молчаливым и мрачным большинством народ во многом переформатировал власть, заставив прислушаться к своему молчанию – за которым скрыто великое мнение и великая вера. Вера в нашу национальную правоту. Вера в огромность и величие красного XX века. И презрение к разрушителям советского имперского проекта.
С другой стороны, я помню и свое остервенение в 1993 году, и в 1996 году, и в 1998 году – когда кошмар предательства элит открылся мне. Я, что скрывать, жаждал тогда реванша, желал отмщения. Мне хотелось перебить всю эту квазидемократическую свору едва ли не своими руками.
Но я помню, как на митинги оппозиции с красными серпасто-молоткастыми знаменами выходили в лучшем случае сотни людей. Сотни! Зато сотни тысяч, в том числе и те, думаю, что сегодня так ретиво возмущаются мягкостью, как им кажется, моей позиции, – курсировали мимо, лениво глядя в окно трамвая на эти, казалось бы, нелепые и смешные сборища.
С тех пор прошло двадцать лет и даже больше. Мое остервенение остыло. Даже после Великой Отечественной, спустя четверть века, никто в Советском Союзе не рвался добить всех немцев. Это нормально: мы же люди. Человеку свойственно осмыслять и не растравливать свои раны – смысла в этом все равно нет. Остервенение остыло, но многие только сегодня, с завидным запозданием, вдруг постигли, что мы потеряли.
Товарищи дорогие. Давайте лучше вместе учиться различать признаки катастрофы вовремя, а не постфактум. Нас еще ждут новые испытания. Не хотелось бы, чтоб мы осознали их задним умом, как и сегодня – четверть века спустя. И требовали расправы над очередным Горбачевым, когда все уже свершилось, и размахивать руками слишком поздно. Побеждать мумии и воевать с престарелыми – большого ума, знаете, не надо.
Помните, наконец, чем более всего гордился национальный гений Александр Сергеевич Пушкин? Тем, что, цитирую: «…милость к падшим призывал». Милость он призывал, слышите? А не суд кровавый.