Жизнь Натальи Степановны связана с медакадемией с того самого момента, как в 1947 году она первокурсницей переступила порог Горьковского мединститута. Затем были аспирантура, тридцатилетнее заведование кафедрой, которое она совмещала с работой главным патологоанатомом Нижегородской области, и, самое важное – подготовка нескольких поколений врачей.
– Я с детства шла к профессии врача. У меня мама – биолог, а двоюродный дедушка – Иван Иванович Сенюткин – был известным врачом. Именно он организовал патологоанатомическую службу в Нижнем Новгороде и более 50 лет проработал прозектором–патологоанатомом в больнице им. Н.А. Семашко, 30 лет из них преподавателем кафедры патанатомии, – делится своими воспоминаниями доктор.
– Наталья Степановна, а почему вы выбрали такую вроде бы неженскую и не самую притягательную специальность?
– Еще на третьем курсе лечфака я здорово увлекалась хирургией. Даже ходила в ГИТО на операции держать крючки. Участвовала в перевязках, мне даже какие-то “мелочи” доверяли. Но после института судьба распорядилась иначе. В хирургию взяли тех, кто пришел с фронта, а меня оставили в аспирантуре на кафедре патанатомии.
– И вы потом перегорели к ремеслу хирурга?
– Представьте себе, да! Меня так затянуло в патанатомию, что я и думать забыла о чем-то другом. Здесь ты всё время находишься в поиске. Каждый день тебе приносят материал, взятый при биопсии и ты должен установить диагноз. Сначала я внимательно изучаю опухоль глазом, затем под микроскопом… и вот оно! Первая устанавливаю, чем новообразование грозит человеку. Злокачественное или нет, растет ли, меняется. Все думают, что наша профессия неприятная, но когда ты увлечен процессом, то ты не замечаешь ни запахов, ни внешнего вида. Ты ищешь ответы, истину.
– Для меня работа патологоанатома всегда больше ассоциировалась с поиском причины смерти. Я даже слышала, что хирурги вас порой побаиваются.
– Патологоанатом всегда стоит за кадром, все лавры достаются хирургу. В этом специфика нашего труда. Но за патологоанатомом всегда последнее слово, будь то биопсия, когда выясняем, будет ли жить человек или это аутопсия,
– и мы узнаем последний диагноз человека – причину смерти.
Да, хирурги нас иногда боятся, и не зря. На моей памяти не раз врачи бледнели и покрывались испариной во время вскрытия, когда понимали, что смерть пациента – их ошибка. Это называется ятрогения. Например, однажды, на вскрытии выяснилось, что болной умер от марлевой повязки, оставленной хирургом в его дыхательных путях, причем после удачно проведенной операции на легких. Поговаривали, что пациент очнулся и всё показывал на горло, мол, нечем дышать, а ему отвечали: “успокойся, это всё послеоперационное”… Или катетер у больного выпал, после успешной операции по удалению опухоли головного мозга, а медсестра недосмотрела, воздух попал в сосудистую сеть, сердце переполнилось воздухом и остановилось…
К сожалению, такие трагические ошибки случаются, и я всегда рассказываю о них студентам, чтобы они были максимально внимательны на операциях. Но радует, что врачебных побед все-таки гораздо больше, чем оплошностей. Особенно у тех, кто пришел в медицину по зову сердца. Достают иногда буквально с того света.
– Кстати, хотелось бы поговорить о будущих врачах. В последнее время часто слышим “врачи стали не те”, “троечники, страшно попасть к таким” …
– Меня саму тревожат вопросы, почему так много неграмотных специалистов. В 1990-е годы я предложила ректору всерьез заняться исследованием профориентации наших абитуриентов. Мы пригласили психологов, чтобы проводить тесты со всеми поступившими. Выяснялась степень их чуткости, сочувствия, интеллекта, памяти и еще многих показателей внутренних качеств, необходимых для работы в медицине. Оказалось, что далеко не все ими обладают. А через три года, когда студенты пришли к нам на кафедру, мы сопоставили результаты психологических исследований и их успеваемость, и обнаружили взаимосвязь этих показателей.
Сейчас, к сожалению, ввели ЕГЭ, мы видим только результаты экзаменов, а не личности, что в медицине крайне важно.
В медакадемии мы делаем всё, чтобы передать студентам все знания, которые имеем. Например, на своих занятиях я учу студента логически мыслить. Применяю эвристическим метод – то есть своими вопросами, суждениями привожу студента к единственно верному, логическому выводу. И ученик находит ответ сам, а значит, лучше закрепляет знания. Также активно использую уже много лет принцип обратной связи. После каждой лекции обязательно даю небольшое задание по начитанному материалу. И по результатам вижу – на паре студент бездельничал или все-таки слушал. Я учу уже не первое поколение медиков, бывает, что до сих пор бабушки-дедушки и родители студентов помнят мои лекции и спрашивают: “Она всё еще занимается обратной связью?”
…Наталья Степановна говорит, что профессия сделала ее грубым материалистом, но рассказывая о своем призвании, все-таки несколько раз обронила: “Я так люблю свою профессию. Должно быть, это Бог меня направил в патологическую анатомию”.
