Злодейство и добродетель
Будущая артистка еще не появилась на свет, когда её отца-повара и беременную Любашей мать-прачку нижегородский помещик Карл Ребиндер передал в качестве приданого своей младшей дочери Вильгемине, которая вышла замуж за исправника Бабкина. И вместе с родителями с младенчества Люба стала его собственностью.
У Бабкина было имение в деревне Ждановка Нижегородского уезда. Это был лютый крепостник, которого, как вспоминала потом Косицкая, «народ звал собакою. Мы, бывши детьми, боялись даже его имени, а он сам был воплощенный страх... Когда он, бывало, выходил из дома гулять по имению, дети, прятались от страха под ворота, под лавки, а кто не успевал сделать этого, тот непременно бывал бит».
Маленькой Любаше пришлось однажды даже заниматься попрошайничеством. Мать её слегла, когда мужа обвинили в том, что он организовал побег нескольких крестьян, и забрали в кутузку. И быть бы ему на каторге, если бы не изловили беглецов. Те сняли с Павла Косицкого все обвинения.
Бабкин продал семью другому помещику, жена которого за какую-то провинность зверски избила маленькую Любу. У неё даже кровь текла из ушей. К счастью, Косицкие вскоре оказались в Балахне. Их владельцем стал уже третий по счету помещик по фамилии Мессинг.
После изувера-Бабкина жизнь у него показалась раем. Косицкие питались с барского стола. «Я в короткое время стала круглая, как шар, - писала актриса в своей автобиографии, - бывало, упаду и перевернусь раза три и с трудом встану. Мы были в большом почёте и любви». Были, оказывается, и добрые люди среди помещиков.
В 1839 году отец Любы выкупил себя и своих родных, заплатив за вольную все свои сбережения. Косицкие уехали в Нижний Новгород, где двенадцатилетнюю Любу отдали «в услужение» в дом к богатой купчихе Прасковье Долгановой.
Прасковья Аксёновна, по словам Любови Павловны, «взяла меня к себе и полюбила, и ласкала, как дитя своё». Спустя много времени Косицкая писала: «Безотчётная радость овладевала мною; я пела, плясала, как будто горе никогда не касалось меня. Забывала все горести и до сей минуты целую руку моей доброй Прасковьи Аксёновны: она оживила мою душу».
«Там моя жизнь»
Однажды они пошли в театр. Это случилось в конце декабря 1843 года, и Люба заболела театром навсегда. Когда через неделю Долганова повела её на другой спектакль, девушка поняла, что «душа отделилась от тела и перешла туда, на сцену; для меня пропал мир земной, я ничего не видела и не слыхала, как-будто всё умерло для меня... Тут уже я всё поняла, даже поняла и то, что там моя жизнь».
Поняла это и Долганова. Несмотря на бурные протесты матери Любы, которая утверждала, что театр – грех, она упросила хорошо знакомого ей директора театра Никольского принять 14-летнюю девушку в труппу. Когда родители узнали, что дочери будут платить ежемесячно 15 рублей серебром, а жить она будет отдельно от семьи - в особом «театральном доме», о греховности представлений на сцене больше не заговаривали.
Театр в Нижнем, основанный князем Николаем Григорьевичем Шаховским, находился тогда на Жуковской улице. Сегодня это место трудно вычислить. Откоса еще не было. Так называемые «распутинские дома», названные по имени одного из владельцев театра, где жило 96 актеров и служителей с семьями, спускались к несуществующим ныне Панским улицам. В одном из этих домов Любаше выделили каморку с кроватью, столом и тремя стульями. Зато здесь было окно, выходившее на Волгу.
Одна из старейших актрис театра Аксакова помогла девушке с уборкой, напоила чаем. Отец привез одежду, чайник, чашку и столовые приборы, и Люба зажила новой для неё жизнью. За короткое время она превратилась в стройную, красавицу. Ее научили петь, танцевать, декламировать. Многие мужчины, увидев актрису, оглядывались, пораженные.
Собственно говоря, в Нижнем Новгороде в то время было даже два театра – городской и ярмарочный. Городской, по свидетельству Александра Гациского, «был открыт постоянно, исключая дни Великого поста и ярмарки», спектакли давались три раза в неделю, а по праздникам – ежедневно. Ярмарочный театр начинал свою работу 8 июля и в течение двух месяцев приглашал зрителей на свои постановки каждый день, исключая субботы и Успение Пресвятой Богородицы. То есть нагрузка у артистов была солидной. Но и зарабатывали они по тому времени довольно хорошо. Известный путешественник барон Гакстгаузен, побывавший в Нижнем, писал в 1848 году в своей книге «Очерки о внутреннем положении, национальной жизни и сельских учреждениях России», что за ярмарочный сезон выручка нижегородского театра составляла от 24 до 30 тысяч рублей серебром.
Но это было до того, как Никольский включил в труппу Любовь Косицкую. При предыдущем владельце театра Василии Игнатьевиче Живокини появилось немало проблем. Василий Иванович был актёром московского театра, хотя нередко выходил на сцену и в Нижнем Новгороде. Театром управлял его брат Михаил, художник-декоратор. Но при нём актеры стали покидать город. В газете «Нижегородские губернские ведомости» даже была опубликована статья под названием «О нижегородском театре и об охлаждении к нему публики».
Это охлаждение для Живокини было непонятно. В труппе оставались такие профессионалы, как Минай Поляков, Анна Вышеславцева, её сестра Елена, выступавшая под псевдонимом Трусова, и Ханея (Александра) Стрелкова, один выход которых на сцену приводил публику в восторг, и одновременно – полупустой зал. Преемникам Живокини нужно было что-то менять, чтобы привлечь зрителей. И Никольский придумал «вольные маскарады», которые начинались после спектакля и сопровождались танцами, когда можно было пообщаться с актерами в непринужденной обстановке. Но главное, что замыслил Никольский – это омоложение труппы. И начал он с юной Любы Косицкой.
Первые роли
Никольский доверил ей сразу две эпизодические роли – крестьянки в спектакле «Женевская сирота» и горничной в «Комедии с дядюшкой». Это были пьесы довольно примитивные по содержанию. Тем не менее они были достаточно популярны, и волнение дебютантки трудно передать. Она даже осмелилась обратиться к Ханее Ивановне Стрелковой с просьбой оценить, как она озвучивает одну из этих ролей. Та благосклонно выслушала и дала несколько советов.
Анна Агафоновна Вышеславцева играла в «Женевской сироте» главную роль. На репетициях она хвалила Любу. Но когда пришла пора выходить на сцену ноги молодой актрисы словно приросли к полу. Кто-то вытолкнул её из-за кулис, и, выбежав к зрителям, она проговорила свою роль, а под конец расплакалась и убежала. Сценарием это не предусматривалось, но это было так естественно, что зал взорвался аплодисментами. Косицкая почувствовала, что актерская игра и собственные эмоции сливаются в одно неразрывное целое. «Как я была довольна, как я молилась в тот вечер! – писала она в своей автобиографии. – Воротясь домой, поужинала и села к окну глядеть на луну и Волгу. Как мне было хорошо... Не было человека счастливее меня в целом мире».
Успех окрылил. В опере Вольфганга Амадея Моцарта «Волшебная флейта», которая включала в себя элементы балета, Любовь Павловна исполняла танец с помелом. И зрители не отпускали её со сцены, этот танец ей пришлось исполнить трижды. В опере Джакомо Мейербера «Роберт-дьявол» Косицкая должна была петь в хоре, но голос её так понравился Никольскому, что он доверил ей исполнение партий Агаты в опере Карла Вебера «Волшебный стрелок» и Надежды в опере Алексея Верстовского «Аскольдова могила».
Взлёт
Затем наступило время, когда талант молодой актрисы раскрылся во всей своей полноте. Её заметили, её полюбили, ей стали завидовать, её наперебой приглашали в другие театры. Многое дало общение со столичными гастролёрами, приезжавшими на ярмарку. Её партнером стал известный оперный певец Александр Бантышев. Он был первым исполнителем гимна «Боже, царя храни!» и партии Торопки в «Аскольдовой могиле». Эту партию Бантышев исполнял и на Нижегородской ярмарке, но Любу Косицкую публика принимала с таким же восторгом, как и его.
На ярмарке Косицкая близко познакомилась и с Юлией Линской, прославившей себя потом ролью Кабанихи в «Грозе» Александра Островского. В жизни она была очень милой и обаятельной. Линская познакомила Косицкую с антрепренером из Ярославля, который ангажировал Любовь Павловну в свой театр. Зарплата, которую он посулил, была в три с половиной раза больше жалования, положенного Никольским. Но это было не главное. В Ярославле актрисе поручались не второстепенные, а главные роли.
«Ярославль мне очень понравился, – вспоминала Любовь Косицкая, - город чистенький, театр каменный, прекрасный, и Волга, моя задушевная Волга. Я скоро привыкла к моему новому жилищу. Квартира опрятная, хорошенькая; одна комната большая, потом маленькая, без окна, и кухня». Замечу: Любе шел тогда пятнадцатый год!
Она стала любимицей публики. Один из купцов, зная, что Люба обожает сладкое, прислал ей целый пуд дорогих конфет. Она разделила их между всеми актрисами. Другой почитатель презентовал девушке заячий салоп с лисьей опушкой и белую шляпку. «Матушка не велела мне надевать их, - писала Косицкая, - и даже хотела отослать обратно, да не знала, кому и куда. Я, разумеется, не смела носить этих вещей, хотя мне и очень хотелось».
Поклонников было много. Попадались и весьма агрессивные. Один из них ворвался к Любе, когда она спала.
- Хоть кричи, хоть не кричи, никто не услышит: весь дом пуст! - заявил он.
Намерения его были ясны, Люба уже думала запустить в незнакомца подсвечником, но тут послышались чьи-то шаги – это пришла ее мать из церкви, и непрошенный гость ретировался. Мать Косицкой пожаловалась самому губернатору Ираклию Абрамовичу Баратынскому. Тот принял меры. «Злодея моего, - вспоминала Любовь Павловна, - обязали подпискою не преследовать меня больше, но и тут я не ушла от него, видела каждый день! Опротивел он мне до безобразия».
Однажды этот человек напал на неё и похитил. Он привез её на какую-то квартиру и долго держал взаперти, но когда Люба твердо и решительно отвергла все его притязания, смирился и, плача, отпустил.
Замужество
Душа Любы томилась, но кандидатуры, достойной внимания, среди её воздыхателей не находилось. Пока не приехал из Москвы
молодой актер Петр Степанович С-в. Мне так и не удалось определить, кто это был, так как Косицкая его тщательно зашифровала. Он стал официальным женихом Любаши с условием, что зарегистрирует с ней брак, когда ей исполнится 16 лет.
Но этому не суждено было сбыться. Труппа отправилась в Рыбинск, где, как и в Нижнем Новгороде, ежегодно проводились ярмарки. И там один богатый купец стал преследовать Любу. Жених, естественно, ревновал. Когда же отвергнутый поклонник выстрелил в Косицкую и этим покушением занялась полиция, С-в начал жалеть о своем обязательстве жениться. Окончательно они расстались, когда Любовь Павловна приехала к отцу в Москву.
Люба не больно-то сожалела об этом – любви межу ними не было. Цель она имела другую – поступить в Большой театр. Но не вышло. Бантышев привел её к Верстовскому, тот послушал её пение и сказал:
- В Большой театр тебе пока еще рано. Нужно учиться.
И определил её в театральную школу, которой руководил Александр Михайлович Гедеонов, директор императорских театров обеих столиц. Именно он открывал новые таланты. И, конечно же, не мог не оценить дарование юной актрисы. Но об этом человеке в автобиографических записках Косицкой ничего не говорится. Они обрываются как раз тогда, когда её приняли в школу Гедеонова. Впрочем, дальнейшие события в жизни Любови Павловны восстановить можно.
После окончания школы Косицкая вышла замуж за артиста Ивана Никулина. О нём я не нашел никаких сведений, кроме того, что Иван Михайлович был родственником князя Георгия Александровича Грузинского, владельца Лыскова. Князь вскоре после свадьбы Никулиных умер, и его крестник остался без материальной поддержки. На зарплату мужа, который был занят лишь в эпизодических ролях, в Москве прожить было трудно. А у Любови Павловны родилась дочь Вера.
Признание
Пришлось всё опять начинать с нуля. По рекомендации Гедеонова Любовь Павловна выходит на сцену Малого театра. И сразу же добивается успеха. Режиссер Сергей Павлович Соловьев писал: «Познакомясь ближе с ее способностями, я пришел к убеждению, что для нее были нужны роли, которые не требовали бы благородства поз, изящества движений, но в которых преобладали бы чувства и простота формы, – почему я и выбрал для нее роль Параши-Сибирячки».
И он угадал. Косицкая создала образ, словно выхваченный из самой жизни. Так было и потом. Даже романтика Шиллера в исполнении Любови Павловны приобретала конкретные черты русской действительности. В образе шиллеровской Луизы угадывалась трагедия женщины, попавшей в капкан обычаев и традиций тех лет. Что касается образа Офелии, то многие критики сходились во мнении, что игра Косицкой выше всех похвал. Апофеозом же её театрального творчества была роль Катерины в пьесе Островского «Гроза».
Роман с Островским
Триумфальное восхождение к пику своей славы Косицкой связано с именем драматурга Александра Островского. Строго говоря, он обязан был своему успеху именно ей, поскольку его никто не знал. Любовь Павловна после знакомства с драматургом сразу увидела его дарование.
Одно из первых произведений Островского – «Не в свои сани не садись» - получило добро на сценическое воплощение именно благодаря Любови Павловне (в спектакле она играла роль Дуни Русаковой). Премьера его стала ярким событием в театральной жизни того времени.
Уже на склоне своей жизни Александр Николаевич Островский писал, что «все лучшие произведения мои писаны мною для какого-нибудь сильного таланта и под влиянием этого таланта». Таким талантом для него явилась Косицкая. В 1854 году Любовь Павловна сыграла Анну Ивановну в новой пьесе Островского «Бедность не порок». Тогда же начался и роман между ними. Александру Николаевичу было 36 лет, Любови Павловне – 25. Драматург предлагал руку и сердце, но Косицкая отказалась. Она была замужем. Не был свободен и Островский - он жил в гражданском браке с некоей Агафьей Ивановной, имел от неё детей.
Даже после того, как умер Иван Никулин, Любовь Павловна так и не стала женой драматурга. «Я горжусь любовью вашей, – писала она Островскому, – но должна потерять её, потому что не могу платить вам тем же, но потерять дружбу вашу, вот что было бы тяжело для меня, не лишайте меня этого приятного и дорогого для меня чувства, если можете». На этом в их отношениях была поставлена точка.
Косицкая влюбилась в одного своего поклонника по фамилии Соколов, который был много моложе её. Но купеческий сын, промотавший состояние отца, требовал денег, и она не могла устоять... В итоге произошёл разрыв, Любовь Павловна уже не могла оправиться от этого удара.
Последней крупной ролью Косицкой стала роль Лизаветты в трагедии Алексея Писемского «Горькая судьбина». Её героиня восстала против сословных предрассудков во имя своей любви. То есть сделала то, чего актрисе не удалось.
